ВОЙНА ГЛАЗАМИ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА ПЕТРА БУДЬКО

Кто не помнит своего прошлого — у того нет будущего. У любого человека кроме родителей должны быть родная история, родная земля, родной язык, родная культура. У нашего народа все это есть и есть будущее, потому что мы помним и чтим свое прошлое.

Когда нам под пятьдесят, то мы считаем это правильным и дорожим памятью о дедах и родителях. А когда жизнь только начиналась, то нам казалось, что все еще успеем, что все еще впереди. И теперь, в канун 70-летия Победы в Великой Отечественной войне, я сожалею, что в 10 лет не расспросил своего деда Дмитрия Михайловича Шешеню о его военном прошлом, а в 20 лет не узнал у своей бабушки Харитины Федоровны подробностей, как был расстрелян фашистами в 1942 году другой мой дед — Никита Фомич Гратило, и как спасалась она сама с пятью детьми в оккупированном Крыму.

Зато сохранились воспоминания моего дяди Николая Будько о том, где воевал его отец и мой двоюродный дед Петр Федорович Будько. Все они жили в одном селе Быстрича близ современного города Красноперекопска, что в северном Крыму. Так что жизни и судьбы их тесно переплетены.

Все воспоминания приведены в автобиографической книге Николая Петровича Будько «Дети войны и… дети труда», которая была издана малым тиражом в Запорожье в 2012 году.

В этой книге есть глава «Великая Отечественная война рядового Красной армии Будько Петра Федоровича», цитаты из которой я приведу ниже. Пусть это будет данью памяти всем участникам той войны, выжившим и погибшим.

«В первые же дни начала войны отца мобилизовали и направили в избиваемый немцами Севастополь.

Страшно сказать, но в боях за Перекоп и в ходе отступления оттуда Красной армии погибло и попало в плен 90 % личного состава.

Глазами советского солдата об этом. Сотни, а может тысячи советских военных убиты и ранены. Знакомые и незнакомые тяжело раненные искренне просят пристрелить их, чтобы избавиться от мучений.

Ниже приводятся выдержки из книги Владимира Полякова «Страшная правда о Великой Отечественной, партизаны без грифа „Секретно“. (Москва, 2011 г.)

...Силы иссякали, заканчивались не только снаряды, но и патроны. Не осталось ни одного танка. Противник безнаказанно топил наши транспорты, защищать которые из-за отсутствия у нас авианесущих кораблей было невозможно. Эвакуацию никто не планировал. Об этом говорит директива № 00201-ОП военного совета Северо-Кавказского фронта от 28 мая 1942 г.

О том, что от окончательной катастрофы отделяют уже не дни, а часы, командование Черноморского флота уже знало и предприняло решительные меры, но только в отношении себя.

30 июня вице-адмирал Ф.С. Октябрьский сообщает в Москву наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову и в Краснодар командующему фронтом С.М. Буденному, что «организованная борьба возможна максимум 2–3 дня». И просит разрешения «вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также самому покинуть Севастополь».

Защитники Севастополя надеялись, что эвакуация все-таки будет, верили, что за ними с большой земли придут корабли. Под натиском немецких войск армейские и флотские подразделения, а вместе с ними и гражданское население, оставшееся в городе, отошли на Херсонесский полуостров в район Казачьей бухты. Полагаю, что оттуда до рокового решения о прекращении обороны Севастополя в ночь на 1 июля 1942 года как-то пытались произвести эвакуацию людей.

29-летний Пётр Федорович Будько на излечении в московском госпитале в 1944 году после тяжелого ранения в Прибалтике

Об этих воспоминаниях рядового Петра Будько и пишется в книге:

«Исчисляемая десятками тысяч толпа стояла у моря в ожидании кораблей. Наконец кто-то их увидел, и люди бросились вплавь. Но кораблей не было. Они все утонули.

По словам отца, в отходящие из Севастополя корабли солдат и матросов на палубах и в трюмах набивалось как селедки в бочке, негде было даже присесть, все стояли впритык один к другому. Из 12 отправленных кораблей (по три тысячи пассажиров на каждом) дошло до Новороссийска только три корабля. Счастливчиком оказался и отец. Остальные 9 кораблей с 27 тысячами пассажиров потоплены немецкой авиацией».

Никто не знает, что предначертано ему судьбой. Спасшемуся из погибающего Севастополя Петру Будько предстояло другое испытание — Сталинград.

«Из Новороссийска спасшихся „севастопольцев“ пешком отправили на Сталинград. Шли строем до 90 км в сутки, по изнуряющей жаре, засыпая на ходу, ночуя под открытым небом. Отрадой для всех были попадающиеся на пути речки. Первая из них чуть не стала роковой для отца. Он, как самый шустрый или нетерпеливый, первым, раздевшись, бросился в воду. Все, засмотревшись на это скоростное зрелище, аж приостановились, ждали: а что же будет дальше. А дальше не сталось того, чего ожидалось — первый не выныривал. Здесь надо сказать, что выросший в степи отец плавать абсолютно не умел и сам не знал об этом. В этом случае спасла его шустрость, так как все, наблюдавшие за молниеносными действиями этого „пионера“, поняли, что надо его спасать, а не удивляться его проворности. Вытащили, конечно, незадачливого ныряльщика. Был бы он не первым — его никто и не заметил бы.

В Сталинграде — одна винтовка на пятерых и по бутылке водки на брата (для «снятия страха»). И немцы, вооруженные автоматами, таки боялись черную (морскую) пехоту. А заслуженную водку отец принимал после боя вопреки указаниям.

Попала их воинская часть в окружение и в плен к немцам. Лагерь для военнопленных на десятки тысяч несчастных — под открытым небом, площадью в несколько десятков гектаров, пригороженный колючей проволокой к реке Волге, на пологом ее берегу. Многие из обитателей, уже очень ослабевшие — еле передвигаются, пытаются найти что-либо поесть, отрезают куски мяса от далеко не свежей убитой лошади и варят его на кострах.

Переночевал одну ночь там отец с двумя товарищами под открытым небом на единственной его короткой матросской шинельке, получил с утра дневной продовольственный паек — полкружечки пшеницы, а голову не оставляет мысль: как отсюда выбраться, пока не обессилел? И вдруг подается команда: «Строиться! Кто желает работать на разборке завалов за территорией лагеря?» Он, как всегда, мигом, почти первым оказался в строю. Дойдя до жилых домов, отец, показывая немцу полотенце — единственное, что у него было из имущества, жестами просит разрешения обменять его на что-то съедобное. Немец оказался понятливым и не испорченным враждебной подозрительностью... Добрые люди дали переодеться в гражданское и указали безопасный путь выхода.

А далее небезопасный, без личных документов, переход по оккупированной немцами территории и совсем не короткий (приблизительно равен пути, пройденному от Новороссийска до Сталинграда) пеший путь в Крым. Опасность перемещения в чужих краях, оккупированных фашистами, когда они спят и видят в каждом подозрительном партизана, а доморощенные полицаи то ли стараются выслужиться перед новыми хозяевами, то ли, являясь скрытыми НКВДешниками, в каждом соотечественнике видят скрытого врага и, пользуясь вражеской дозволенностью, уничтожают подозрительных, выслуживаясь перед хозяевами. 23 дня шел отец домой. Память у него очень хорошая — он называл все населенные пункты, через которые проходил его путь. Никакой карты, конечно, он не имел и записей не делал. Это было опасно. Но, встречая знающих людей, расспрашивал и запоминал города-ориентиры своего маршрута. Он их помнил наизусть всю жизнь и перечислял в очередном порядке. К сожалению, я запомнил единственный город — Харцызск. Ближайшие маршруты он уточнял у местных жителей. Где-то приходилось идти ночью, ориентируясь по звездному небу, а днем прятаться, а где-то приходилось присоединяться к беженцам в дневное время и помогать тащить их нехитрый скарб; где-то в населенные пункты заходил, а где-то их обходил. Некоторые населенные пункты приходилось далеко обходить (по информации местных жителей) из-за ретивых полицаев. Кажется, последним препятствием был «родной» Сиваш, который он, также рискуя, преодолел в неизвестном месте по горло в воде, ради сокращения пути. Пеший путь отца из Сталинграда в Крым проходил по ужасным полям боевых сражений со свежими следами артобстрелов, бомбежек — искореженной боевой техники и человеческих останков».

Далее у деда началась «гражданская» жизнь в оккупированном Крыму. Как мне рассказывала бабушка, те места находились под оккупацией румынских войск. Как-то удавалось ему скрываться от оккупационных властей, может, помогло то, что село было затеряно среди озер в солончаковых крымских степях. А может, румыны не такие бдительные были, как немцы. Да и в селе, которое в 20-х годах основал мой прадед Федор Павлович Будько, чужих не было: жили одни родственники, так что помогли укрыться.

«Во время пребывания с семьей в оккупации при обращении партизан помогал им. В Быстриче, так как наша хата была на окраине, то неудивительно, что именно к нам глубокой ночью заскочили три мотоциклиста в немецкой форме, говорящие по-русски. Им надо было срочно переодеться в гражданскую одежду. Что-то у них было свое из одежды, а чем-то надо было помочь. Сброшенную немецкую форму они приказали срочно сжечь бесследно. После выяснилось, что мотоциклисты-партизаны перестреляли много „своих“ немцев с целью „наведения порядка“ в Армянске. За ними следом гнались фашисты. Отец только успел из хаты вынести и сбросить в старый окоп эти „вещественные доказательства“, как нагрянули разгоряченные фашисты и, повторяя, „партизан, партизан“, все в хате перерыли. Благо, что у них не было фонаря, а то бы они и во дворе обыскали все. Был бы всем капут».

А потом снова на фронт.

«После освобождения Крыма от немецких захватчиков военкомат призвал отца на фронт. Продолжил воевать отец в средней полосе Союза. При бомбежке в Литве под Шауляем он получил тяжелое ранение в ногу выше колена. Пришлось и с врачами „повоевать“ за свою жизнь. В московском госпитале предложили отрезать ногу выше раны. Наверное, так врачам легче лечить, чем делать сложную операцию. Отец сказал им, что лучше он умрет, чем останется без ноги. Была сделана нелегкая операция по извлечению осколка (десятиграммового колючего, как ежик, рваного кусочка железа, оставленного на память раненному) из бедренной (трубчатой) кости и через несколько месяцев он уже самостоятельно, прихрамывая, с опорной палочкой прибыл на долечивание домой в конце 1944 года. Прошел несколько комиссий на определение состояния здоровья и по окончании срока долечивания явился в военкомат для продолжения службы, т.е. на войну. Была уже ранняя весна 1945 года. Красная армия успешно продвигалась к Победе над фашизмом. Хотя еще предстояла война с Японией, в военкомате ответили, что для страны ты нужнее в сельском хозяйстве, чем на войне. А колхоз послал на курсы ветеринарных фельдшеров.

Трудности войны завершились, а ему еще только неполных 30 лет. Впереди трудности послевоенные…»

Владимир Гратило, зам. начальника ГП-1В ГПУ